Не только дневник Анны Франк. Две истории еврейских детей о Холокосте, рассказанные ими самими
Транспорт — это путь в один конец, акция — массовые расстрелы, а уборка — совершенно творческая работа. Одновременно с этим их родственников убивают по одному, как будто превращая жизнь в страшную игру, где ставки слишком высоки. Именно так воспринимали мир еврейские дети, находясь на территориях, оккупированных нацистами. О том, как они видели и переживали эти трагические события, рассказывает Дина Буллер.
Середина XX века, война, Голландия. Однажды маленькая еврейская девочка прячется в тайной комнате за книжным шкафом и ведет свой дневник. Она выглядит как обычная девочка, а содержание её записей вполне типично для её возраста (ей всего четырнадцать лет): девочка с восхищением пишет оду своей авторучке, обсуждает свои симпатии к мальчикам и тревожится из-за своей непохожести на других детей.
Сегодня имя этой девочки известно всему миру. Это была Анна Франк, которая tragically погибла в концлагере в возрасте пятнадцати лет — всего лишь за два месяца до освобождения Голландии.
Отрывки из её дневника были опубликованы в моем школьном учебнике по литературе. Это было в шестом или восьмом классе, точно не вспомню. Зато мне запомнилось, что рядом с фрагментами дневника Анны Франк были размещены отрывки записей Марины Цветаевой. Это была не первая моя встреча с ужасами концлагерей, но именно тогда я впервые ощутила связь с другой девочкой — обычной, как и я. Она была моего возраста.
Спустя годы я узнала, что Анна Франк была не единственной, чья история была отмечена трагедией войны. Примерно в тот же период другая девочка вела дневник, а еще один мальчик — хранил воспоминания. Девочку звали Маша Рольникайте, а мальчика — Миша (или Майкл, или Микаэль) Грюнбаум. В отличие от Анны Франк, оба они выжили, пройдя сквозь ад концлагерей.
Я должна рассказать
В 1941 году семья Рольник жила на Немецкой улице в Вильнюсе, также известной как Вокечю. Семья состояла из отца — Гирша Рольника, прогрессивного адвоката, который не раз защищал в суде коммунистов, и матери, Тайбе, чье имя на идиш переводится как «голубка». Отметим, что Гирш окончил рижскую гимназию и университет в Германии. Перед тем как наладить собственную практику, он подрабатывал репетитором и грузчиком. Гирш защитил докторскую диссертацию и вернулся в Литву, где встретил Тайбе, отличавшуюся мягким и добрым характером.
Мать активно занималась домашним хозяйством и воспитанием четверых детей: старшей Мире, которая к тому времени уже исполнилось шестнадцать лет, Маше, которой оставался месяц до четырнадцати, семилетней Рае и пятилетнему Рувику. Это была благополучная интеллигентная еврейская семья, что, к сожалению, не имело значения в те страшные времена.
История спасенного от расстрела жителя гетто
Мама моя всегда говорила: «Мы Шхину спасем, а Бог – твоего брата», – так объясняла Феодосья Леонтьевна Ступак своей дочери Марии, почему они решили приютить жителя гетто, который чудом избежал расстрела. Этот благородный поступок принес семье Ступак звание Праведников народов мира.
В 1942 году городок Сураж был уже почти год под оккупацией нацистов, а около 600 евреев, в основном старики, женщины и дети, находились в местном гетто. В марте 1942 года оставшихся мужчин заставили копать могилы, что предвещало трагические события, которые готовы были развиться.
Один из обитателей гетто, Шхина Долгинов, в момент, когда начался расстрел, успел спрятаться под крыльцом сарая. Его близкие, включая полуторагодовалую дочку, были арестованы и уведены на смерть. Шхина всю ночь пролежал укрытым, а затем в течение трех дней блуждал по лесу, не в силах прийти на место расстрела, где слышал стоны, но побоись выкопать тела. Затем он пришел в соседнюю деревню к Ступакам, где его встретили с открытыми руками. Феодосья Леонтьевна прятала Шхину полтора года на чердаке и в подполе, рискуя собственным благополучием.
Мария Ступак, в замужестве Теребилова, позднее вспоминает: «И ведь мы вымолили брата за Шхину». Сам Шхина впоследствии переехал в Москву, где жил до своей смерти в 1967 году, а брат, вернувшийся с войны в звании офицера, служил на пограничных заставах и в конечном итоге стал полковником.
История семьи Ступак прекрасно иллюстрирует те трудности, с которыми они сталкивались, укрывая беглеца из гетто, о том, какие хитрости им приходилось использовать, чтобы избежать обнаружения полицаев, а также предоставляет воспоминания о том, как простые люди могли совершить невероятные поступки.
Как Шарль Азнавур укрывал евреев в оккупированном Париже
В своем доме французский певец армянского происхождения Шарль Азнавур скрывал евреев от гестапо. Вместе со своей сестрой Адой и родителями он смог спасти как минимум троих евреев, а также нескольких армянских солдат, которые были насильно призваны в немецкую армию и отказались сражаться за нацистский строй. Иногда в квартире Азнавуров прятались до 11 человек одновременно.
Среди спасенных евреев был румын, обвиняемый в подрывной деятельности и приговоренный к смертной казни, а также узник концлагеря в Дранси, которому удалось сбежать. Шарль, не запомнивший имя второго спасенного, понимал, что важнее не их прошлое, а человеческое сострадание, которое они проявили к тем, кто оказался в беде. Такой поступок мог стоить им жизни, но семья Азнавур проявила доброту и гражданскую смелость.
О своих подвигам певец никогда не говорил. Лишь в 2017 году, за полтора года до своей смерти, эти факты были обнародованы. Тогда Азнавур и его сестра получили в Израиле медаль Рауля Валленберга. О данном событии начали широко говорить лишь после его кончины.
По словам самого Азнавура, они не осознавали всех опасностей, которые их подстерегали, так как были молоды и действовали согласно велению сердца, что и побудило их спасать людей, обреченных на смерть. Семья Азнавура сама должна была покинуть родные места из-за геноцида армян в Османской империи, что, возможно, также повлияло на их желание помогать другим.
Не только Шиндлер: праведники спасают жертв Холокоста
«Стреляли в голову разрывными пулями, и кровь текла рекой»
Узники завидовали котам и собакам, которые могли без труда пролезть под колючей проволокой, тогда как для людей это обернулось бы гибелью. Одна из свидетельниц, Фрида Рейзман, говорит: «Сидишь часами, выжидая, чтобы никто не замечал, потом резко ныряешь под проволоку и идешь вымолачивать у людей еду». Она вспоминает, как люди подкидывали ей картошину, другие делали это с большой неохотой, а третьи, как и сама Фрида, оказались ни с чем.
— Мама работала на хозяйственном дворе в Доме правительства. В маленьком домике жил немец Макс, который держал кроликов. Я часто их кормила и чистила за ними клетки. Однажды он спросил у мамы: «Почему вы не уходите? Вас всех убьют?» На что мама ответила: «Я не знаю, куда идти», — с воспоминаниями делится Фрида, едва сдерживая слезы. — Людей убивали просто так, иногда ради развлечения. Стреляли в произвольных целях: в стариков, женщин и детей.
Она удивляется, как среди оккупантов были женщины. Для маленькой девочки это было непонятно: как может женщина, которая обычно понимается как добрая, нежная мама, принимать участие в убийствах людей?
Еще один ужасный случай, который не дает покоя Фриде, произошел на Юбилейной площади, где в то время находился базар. Фрида до сих пор не помнит, как она оказалась в этом страшном месте.
— На площади стояли молодые девушки 17-18 лет, у них на груди висели таблички с какими-то надписями. Им стреляли в голову разрывными пулями, и кровь, смешиваясь с мозгами, стекала на землю, — с ужасом говорит свидетельница тех событий. — Спустя много лет после войны я упомянула этот случай в разговоре с другим узником, Мишей Тайцем, и оказалось, что он тоже был там. Нас намеренно загоняли смотреть на эти казни. Описать словами невозможно, что делали с людьми.
С 1993 года Фрида Рейзман возглавляет Минскую благотворительную организацию «Гилф» («Помощь»), организует выставки, конкурсы и выпускает книги с воспоминаниями людей, переживших Холокост. Ее цель — донести правду о войне, чтобы никто не забыл об ужасах того времени, и чтобы подобное не повторилось.
«Немцы очень интересовались, как сейчас я отношусь к их народу»
Спасение из ада Минского гетто стало для Фриды и её семьи настоящим чудом. Вскоре после их бегства гитлеровцы решили покончить с оставшимися в гетто евреями. С 21 по 23 октября 1943 года здесь прошел последний погром, и затем в Берлин отправили рапорт: «Judenfrei! Свободно от евреев!» Более 100 тысяч мирных жителей были уничтожены.
После освобождения Минска Фрида с семьей вернулась в родной город. Когда закончилась война, вернулся домой и отец.
— Помню, как мы жили в высоком деревянном доме. Смотрю на улицу и вижу: идет мужчина и заглядывает в окна. У меня изнутри вырвалось: папа! Он поднял голову и улыбнулся, — радостно рассказывает 87-летняя Фрида, вспоминая этот счастливый момент своей жизни.
Слушая ее, порой сдерживая свои эмоции и слезы, мне было важно задать свидетельнице один непростой вопрос: удалось ли ей, спустя столько лет, забыть и простить тех, кто убил её брата и издевался над её семьей?
— Я много раз бывала в Германии. Немцы очень интересовались, как я сейчас отношусь к их народу. Забыть и простить такое невозможно! Какое преступление я совершила перед Германией, чтобы нас всех приговорили к смерти, к тех ужасам, что мы претерпели? Но они просто опускали головы, и так и не ответили мне, — говорит она. — Вы можете сказать, что их поколения давно сменились. Но это передается по наследству, и это видно из того, что происходит сейчас. Дайте им хоть малейшую возможность – они ее воспользуются!
Есть хотелось больше, чем жить
К концу 1941 года в семьях не осталось ничего, и есть было нечего. Начинался голод, который в совокупности с суровой зимой оставлял людей на грани выживания, не менее страшным, чем организованные погромы. «Идет человек, от голода опухший, раздувшийся и, словно бревно, падает на землю. Секунда — и его уже нет», — вспоминает Борис. Вместе с другом они прятались за кладбищенскими памятниками и наблюдали, как расстреливают военнопленных. Однажды прямо рядом с пленными упала лошадь и умерла: измученные люди бросились к ней, разрывая плоть руками. Немцы стреляли, угрожали, но никто не отошел, не смог и не захотел уйти.
Борис показывает на своих руках шрамы от колючей проволоки. Вместе с другом Маиком они начали совершать вылазки за пределы гетто. Это было строго запрещено под угрозой неминуемой смерти, но есть им хотелось больше, чем просто жить. Они порой просили милостыню у местных жителей, рылись в мусоре, добывали даже гнилые картофелины и вялые капустные листы, которые становились их единственной пищей.
Страшно было не знать, что выдадут. Они бродили по разрушенному Минску, откуда за ними бежали белорусские мальчики, крича “Жидята!”. Местные полицейские тут же требовали, чтобы они сняли штаны. Выручало лишь то, что у них не было обрезанных гениталий, и их отпускали.
Местные жители не считали евреев своими союзниками — первый еврейский партизанский отряд появился только в 1942 году. Более того, голодные белорусы устраивали набеги на гетто, спешили допросить или отобрать драгоценности, потому что «у жидов же всегда есть золото». Чтобы защититься, люди вешали рельсы около каждого дома, что сигнализировало о появлении мародеров. Немецкие солдаты, в свою очередь, беспощадно расправлялись с мародерами, признавая за собой право на насилие, отказывая его другим. Это правило жестоких военных, казавшихся абсолютно безразличными к страданиям других.
Каждый день Борис был свидетелем расправ, он жил рядом с кладбищем, где трупы привозили и сбрасывали в огромные ямы. Иногда среди них оказывались еще живые, но раненые люди. Эти ямы, всего лишь чуть присыпанные землей, порой двигались, но помочь кому-то было почти невозможно.
Еврейские партизаны
Люди умирали, гетто сужалось, выживших переселяли в другие дома. В окрестностях разместили около 30 тысяч евреев из Германии, которых местные называли «гамбургскими»: им обещали депортировать в Палестину и запретили брать с собой лишние вещи. Но это гетто не пережило и года — всех уничтожили.
В белорусском гетто частота погромов возрастала. Борис никогда не выходил за пределы гетто один, всегда с другом Маиком. Но однажды утром, когда друг отказался идти из-за порванной обуви, Борису пришлось пойти одному. Он чувствовал себя, как на Голгофу, и о дне, когда ему нужно было просить милостыню, говорил, как о пытке. Но еды не хватало, и он не мог отказаться. Позже, вернувшись, он увидел, что гетто окончательно уничтожили — всех, кто там находился, убили.
Восьмилетний Борис, пребывая в отчаянии, бродил по городу, намереваясь сдаться, не зная, как жить одиночному ребенку. Неожиданно он встретил знакомых — Иосифа Левина и его младшую сестру Майю, которые выжили после погрома. Иосиф знал, как пройти к партизанам. Они три дня искали в городе других выживших евреев, всего собрав 10 человек, почти всех детей и подростков, и направились в лес. Они придумали, как будет лучше идти: парами, на расстоянии друг от друга, чтобы оккупанты не заподозрили их, что придавалось им при выходе в деревню к родным. Они шли босые и голодные, но вскоре остались почти без одежды. Местные деревенские мальчики забрали у них на чем были одежду, до которой у них тоже не было.
Они часто ссорились, как обычные дети. Однажды, когда отряд продолжал путь, оставив спящего Бориса — самого младшего, воспринимаемого как обуза. Борис проснулся, закричал и заплакал. Но чудом он оказался в правильном направлении и смог догнать их.
Когда они подошли к партизанской зоне, уже село солнце. Вдруг из кустов вышли полицейские в форме, молодые ребята. Они обманом начали рассказывать им сказки, ответ: «Знаем, вы жиды, сейчас будем вас расстреливать». И поставили к кустам лицом, приготовившись щелкать затворами. Никто из них не слез, чудом, никто не просил о помощи. Я помню лишь мрачную детскую обиду: на было столько лет страдать, чтобы вот так все закончить. Но потом они заявили: «Шутка, ребята, мы партизаны». На это никто не отреагировал, но потом они достали селедку и спросили, есть ли у них хлеб, и лишь тогда доверились.
Самые приятные воспоминания Бориса связаны с едой. Картошка с молоком, которую партизаны дали им в первую ночь в отряде, гороховый суп в доме, где его как-то пустили переночевать. Когда пришло время уходить, там начали готовить еду, и он, прячась на печи, искал способы остаться. Гороховый суп он помнит до сих пор, хотя так и не попробовал.
Палестина
Обмен пленными произошел в водной зоне: две лодки встретились на Босфоре. Затем Транспорт 222 обогнул турецкое побережье и отправился в Ливан. Когда евреи пересекли границу Палестины, пассажиры не могли сдержать слез радости.
В Палестине маленького Генри заметил Мейер Вейсгаль — ведущая фигура сионистского движения, и Хаим Вейцман — человек, который станет первым президентом Израиля. Это создаст важный момент в его жизни. На протяжении всего заключения Генри оставался рядом со своей матерью, но палестинские власти посчитали целесообразным разлучить их на четыре года.
Пессель, его мать, позже присоединилась к семье в Тель-Авиве. Генри же оказался в детском доме в Нагарии на севере. Когда Пессель вновь вышла замуж, она забрала Генри, и они начали новую жизнь в Тель-Авиве. Однажды перед их домом остановился грузовик с вещами и мебелью из их квартиры в Гааге. Соседи обнаружили, что Пессель и Генри выжили, и прислали им все, что напоминало о той жизни.
Воспоминания
Позже семья эмигрировала в Нью-Йорк и поселилась в Бруклине. Знакомая архитектура в голландском стиле очень нравилась Пессель. Генри учился в средней школе под названием Новый Утрехт, и его всегда интересовала Голландия.
В 1982 году он вернулся в Нидерланды вместе с женой Дианой и двумя дочками. Он стал приглашённым профессором в Университете Делфта.
— В определенном смысле это было похоже на возвращение домой, хотя я не помнил родного языка, — рассказывает Генри, который часами работал в университетской языковой лаборатории, стараясь вспомнить этот язык.
Генри также отправился в Берген-Бельзен вместе с группой, посвящённой 50-летию Транспорта 222. Дорога в лагерь длиной в две мили все еще существовала, хотя музей заменил разрушенные казармы. От зданий почти ничего не осталось, но воспоминания Генри о том, что происходило здесь, продолжали оставаться живыми. Служащий музея вытащил из архивного ящика карточку с его именем.
— Дата, когда мы прибыли сюда, и день, когда мы уехали — все сохранилось в их записях, — вспоминает Генри.
Вопрос компенсации за Холокост остаётся чувствительным. В 18 лет Генри отказался от тех сумм, что ему причитались. Однако позже он принял компенсацию от правительства Германии и голландских железных дорог за их участие в транспортировке пленных в Вестерборк. Генри Фенихель проживает в Цинциннати и получает хорошую пенсию, поэтому использует эти средства на благотворительность.
— Обычно я жертвую эти деньги на благотворительные проекты, — говорит он. — Невозможно заменить пережитое деньгами. Три четверти еврейского населения в Нидерландах, около 110 000 взрослых и детей, были уничтожены во время Холокоста.
Однако, когда вы слышите эти трагические цифры, говорит Генри, они не означают почти ничего.
Книги по истории редко упоминают отдельных граждан и то, как эти войны влияют на наших людей.
Истории выживших — один из способов предотвратить ошибки прошлого, считает Генри.
Перевод Таисии Сидоровой
У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает нашей редакции в создании важных материалов.
